Макс Фрай - Жалобная книга [litres]
Но это ничего не меняет. Ничегошеньки. Когда на одной чаше весов — неведомое, непостижимое и неопределенное, а на другой — самая прекрасная в мире женщина и самая роковая на земле любовь, женщину с любовью выберет только распоследний болван, лирический литературный персонаж, выдуманный сказочником, ни черта не смыслящим в настоящих чудесах. Он еще и речь какую-нибудь пафосную произнесет по этому поводу, чтобы романтически настроенный обыватель не сомневался: самые удивительные вещи происходят с нами, дураками; все чудеса вселенной по сравнению с приключениями наших чутких сердечек — тьфу, баловство, детские игрушки для тех, кто не нашел пока свою половинку.
Я же не выдуманный и не лирический, а настоящий, живой, напуганный до потери дыхания, всей своей слабой плотью увязший в топком болоте чудес, а потому за двумя химерами не гонюсь, довольствуюсь той, что потолще. Законченный реалист и прагматик — в этом, и только в этом смысле.
— Да уж, странно было бы, если бы я отказался, — говорю.
— Ну вот, и я так думаю… Кстати, на моей памяти вы первый, кто не спрашивает: «Почему я?» Все обычно только и хотят, что узнать, с какой такой стати их причислили к лику «избранных». Мне в свое время тоже, собственно, было интересно. А вам — нет. Удивительно.
— Почему удивительно? Мне всегда казалось: случилось, значит, случилось. Какая, к черту, разница, почему небо в очередной раз рухнуло мне на голову? Оно рухнуло, следовательно, надо выстоять. Не до жиру, как говорится…
— Не стоит так драматизировать, — улыбается. — На моей памяти не было еще такого, кому не понравилось бы.
Молчу. Про себя думаю, что прогноз, в сущности, не слишком утешительный: я у нас большой оригинал, вечно все не как у людей, даже не как у накхов. Все как не. Как не все. Все никак.
— Ответ вам все же придется выслушать, — ласково говорит Дама в сером. — Хоть вы и не стали задавать вопрос. Вы — потому, что вы — накх, который зашел в тупик. В сущности, у вас нет выбора. Иных не имеет смысла беспокоить.
Пожимаю плечами. На открытие Америки это ее откровение явно не тянет.
— Когда в омут этот ваш нырять-то будем? — спрашиваю.
— Да хоть прямо сейчас. Чего тянуть?
— Прямо сейчас нельзя. Мне нужно кое-что уладить напоследок. Не знаю, кто вынырнет из этого омута вместо меня, но вряд ли это существо захочет заниматься моими делами. А даже если захочет — еще не факт, что справится… Мне совсем немного времени нужно. До полуночи хотя бы. Больше даже не стоит, пожалуй: чего душу травить?..
Кивает.
— Ладно. Возвращайтесь после полуночи, я подожду.
— Сюда? После полуночи? Так ведь кафе в двенадцать закроется…
— Ну да, все правильно. Закроется. А я посижу, подожду. Мне можно, я — владелец. Вернее, не я, а мужчина, который встретил вас на пороге. Но это, как вы понимаете, один черт.
Ага. Вот оно как. Магия малого и среднего бизнеса, значит.
Поднимаюсь, ног под собой не чуя, бреду к порогу; головы на шее не чуя, киваю небрежно своему грядущему — дескать, скоро увидимся, куда я денусь. Варя выходит мне навстречу из кофейной комнаты. Следила, надо думать за переговорами. Немудрено, на ее месте я бы тоже следил.
— Ты еще никуда не делся? — спрашивает.
Что, интересно, я могу ей ответить? С одной стороны, дурацкий вопрос: вот он я, здесь, хоть руками трогай, хоть ногами пинай — а что ж, поделом! Но, по большому счету — да, делся. Стою уже по ту сторону нашей общей жизни, по горло увяз в болотном мороке новой судьбы, которая, как ни бегай от нее, все равно ведь поймает и сбудется — с двенадцатым ударом часов, согласно сказочным обычаям.
И как прикажете глупости эти словами человеческими объяснять?!
— Поехали отсюда, — говорю. — Прямо сейчас. Черт с ними, с Юркиными новостями. Без меня как-нибудь разберутся, взрослые люди, по несколько тысяч лет каждому…
— Тем более что он сам всех обзвонил вчера, из аэропорта, перед самым отлетом, — сообщает Варя, путаясь в рукавах своей нарядной куртки. — Ну, то есть не всех, а только своих учеников. А они всем остальным рассказали.
— И что? — интересуюсь — вполне, впрочем, равнодушно.
— А как ты думаешь?
— На фиг его послали?
Кивает.
Ну да. А чего я, собственно, ждал?
Стоянка XXVII
Знак — Рыбы.
Градусы — 4°17′09'' — 17°08′34''
Названия европейские — Альгарфермут, Альгафальбухар, Альгарфельмукор, Альхрия.
Названия арабские — аль-Фарг аль-Муаххар — «Задний Отток».
Восходящие звезды — альфа и бета Весов.
Магические действия — заговоры на дружбу или ненависть.
Название для истории моей жизни придумано задолго до моего рождения, чужим человеком: «утерянный рай». Пафосно, зато точно. Число раёв, благополучно утерянных мною за короткую в общем жизеньку, у меня самой вызывает оторопь. И вот, кажется, сейчас…
Нет.
Не хочу об этом думать. Да и с чего бы, собственно, именно сейчас? Мало ли, с кем и о чем разговаривает сейчас рыжий мой Иерофант. Не так уж часто изменяется жизнь человечья от разговоров. Ну, то есть бывает, конечно, и моя собственная история наилучшее тому подтверждение, но ведь не каждый же день судьбоносным диалогам случаться, правда?
Неправда.
Мне нет нужды лезть в сумку за карточной колодой, ни к чему гадать, комкая в потных от волнения ладонях глупое свое сердце: я уже предчувствую-знаю-понимаю, как хочешь, так и назови, что… Что? Ну, все, в общем.
Все.
Так даже лучше, когда нет никакой, совсем никакой надежды. Она, зараза такая, делает нас слабыми, нежными, податливыми — хоть сразу в гроб клади, не жалко. А мне сейчас никак нельзя в гроб. Пока не найду на какой-нибудь горе Лао бессмертного старца, который научит меня, как соткать мою детскую мечту, персональную посмертную вечность из сладчайших фрагментов минувшей недели, о гробах и речи быть не может. Что мое, то мое, никому не отдам.
Надежды-то нет, но вот, сижу как на иголках, Капу вполуха слушаю, на прочих и вовсе внимания не обращаю, а ведь, казалось бы, такая компания. Извертелась вся, извелась, подглядывая: что там, в чайной комнате, происходит? Не исчезли еще из вещного мира черный ботинок, рыжий чуб да полосатый свитер? Странно, в общем, что не исчезли: сердце мое утверждает, что все кончено, а прочие органы чувств дружно возражают: дура, вот же он, твой ненаглядный, сидит на стуле, не делся никуда и вряд ли собирается. Чай вон прихлебывает, не подавится. Впрочем, оно и хорошо, что чай, на здоровье. Мне это только на руку. Где это видано, чтобы человек прямо во время чаепития с лица земли исчез?